Ольга Мартиросова: Я могла бы спеть из «Аиды»

Распечатать

Оставить комментарий

Посмотреть комментарии

11 ноября 2005

КУЛЬТУРНЫЙ СЛОЙ

    Даже перед премьерой сложнейшей оперы у нее никогда так не дрожали руки, не колотилось сердце. Сколько валерьянки выпито за несколько дней!
    — Казалось, ничего от меня не требуется: ни петь, ни даже пройтись по сцене. Посиживай себе, принимай поздравления с 80–летием. Но как показаться публике? В коляске? Ноги–то уже не ходят, — тревожилась Ольга Павловна Мартиросова.
    Все в прошлом: аншлаги, неистовые крики “Браво–о–о!”, вспыхивающие среди оваций, гримерная, тесная и душная от цветов, глаза зрителей. И вдруг этот телефонный звонок:
    — Я — Мар Байджиев, давний поклонник Ольги Павловны, хочу устроить для нее юбилей. Сам все оплачу, — услышал в трубке Геннадий, сын певицы.
    — Мама ни за что не согласится.
    И правда. Она, такая маленькая и хрупкая, проявила твердость: “Ни за что! Всему свое время. Прошло немало лет…”. Но сколько можно “держать оборону” при таком мягком характере? Уговорили. “Я никогда не обижала людей” — ее слова.
     И вот — сон? Явь? Как в счастливейшие времена, она опять в своем театре. И взоры зрителей устремлены на нее. Блестящие тенора и баритоны у ее ног: выпевают свои признания герои опер.
    — Я люблю вас, Ольга, — разливается Ленский. Слова чернокудрого поэта обращены лично к ней: ведь в “Онегине” она “звалась Татьяной”.
    — Прости, небесное созданье… — памятное, до боли знакомое. К ней склоняется Германн, герой ее первого оперного “романа”. Именно в “Пиковой даме” П.Чайковского Оленька Мартиросова — Лиза дебютировала 51 год назад.
    — Германн — Сталбек Алмазбеков, — узнает Ольга Павловна своего ученика. — А вот “Ленского” слышу впервые, это кто–то совсем молодой.
    После юбилейного вечера мы встретились в ее старой квартире–“хрущобе”. Черной молнией метнулся из комнаты новый “член семьи” — звонкоголосый Лаки. Ткнулся холодным носом мне в лодыжку. Познакомились. Как и прежние песики Ольги Павловны, этот очень музыкален.
    — Вчера услышал скрипку и “запел”,— Геннадий забавно имитирует переливы голоса хвостатого “солиста”.
    — Собаки мои — прелесть, — улыбнулась хозяйка.
    Здесь все так же, как и шесть лет назад, когда я пришла к ней впервые. Только исчезло пианино, а рядом с любимым креслом Ольги Павловны, перед телевизором, появилась трость, у стены — складная коляска, в которой сын вывозит ее погулять. А эти корзины цветов — с юбилея.
    — Так все было по–доброму, по–хорошему, я очень благодарна Байджиеву и дирекции театра за праздник. Я даже воспрянула духом, — говорит “именинница”. Пришли наши, парикмахер, которая с такой любовью делала мне прическу, рабочие сцены, все те, кто помнит меня, с кем так хорошо работалось. Пришли студенты. Я старалась не расплакаться. Но слезы сами текли. Я смотрела и вспоминала все–все.
    Возвращалась мыслями к самому началу. К маминым песням.
    — В молодости мама была в услужении у пианистки–итальянки, к которой запросто приходил весь цвет русского музыкального искусства. Мама встречала у дверей Собинова, Нежданову, принимала шубы. Она нередко подбирала на фортепиано то, что играла хозяйка. Однажды та услышала мамино пение и начала с ней заниматься: “Варя, я сделаю из тебя певицу, знаменитую на весь мир!”. Но грянула революция, и пианистка уехала вместе с мужем, русским генералом.
    На память о несбывшейся мечте у Вари остались старинные итальянские вокальные упражнения, которые с детства запомнила и Оленька. Сохранила в памяти и песни родителей: “У папы тоже был прекрасный голос, баритон”.
    — Моя бабушка–армянка не хотела, чтобы сын женился на русской, — добавила. — Но он увез маму, и они повенчались в церкви.
    Кстати, потом именно бабушка обучила черноглазую внучку–певунью кулинарным премудростям. “Мы нигде не видели такого стола, как у тебя, Оля”, — восхищались коллеги.
    Она окунулась в музыку, когда и не ожидала. В 1943 году худенькая девушка, почти подросток, узнала: во Фрунзе открывают музыкальное училище имени Куренкеева. Поступать примчалась без документов, между делом, в рабочей тело-
    грейке: на военном заводе, где она работала, был перерыв.
    — Тоненько, по–девчоночьи, спела хабанеру из оперы “Кармен” — “У любви, как у пташки, крылья…”. В комиссии все попадали, — улыбается.
    Еще бы не попадали! У юной “испанки” тогда акцент украинский держался — 10 лет назад, когда семья переехала с Кубани в Киргизию, Оля ни слова не знала по–русски. Пришлось заниматься с учителем.
    С какой радостью она вернулась к ридной мове в партии двух Оксан — из оперы С.Гулак–Артемовского “Запорожец за Дунаем” и П.Чайковского “Черевички”!
    — Я пела с на–слаж–дением. Все коверкали слова, а я чисто выговаривала, — в ее глазах — гордость.
    Она училась петь в Куренкеевском и работала. По такому случаю ее перевели ночной няней в заводской детсад.
    — Какие у нас были педагоги! Нашу музыкальную культуру создавали эвакуированные евреи из Харькова и Одессы — городов со старыми оперными традициями, москвичи, ленинградцы.
    Они принимали ее в театр. Прослушали: “Голос прекрасный, внешность — все есть. Оленька, идите в хор. Вы должны в ансамбле научиться петь”.
    А уже через год, еще хористкой, спела Лизу. И распрощалась с хором.
    — Когда меня взяли в театр, наш главный бухгалтер, Марк Исаевич, замечательно музыкальный человек, сказал: “Нам надо поставить “Демона” Рубинштейна”, умоляю. Я деньги найду. Теперь у меня есть настоящая Тамара”. Так что спектакль ставили на меня. Я спела премьеру и все время пела потом. Изумительная музыка. Очень, очень сложный спектакль.
    — Там такие хоры мужские — с ума сойдешь: постоянно меняется тональность, — добавил Геннадий.
    Они вспоминают “Отелло” и “Аиду” Верди, “Русалку” Даргомыжского, “Князя Игоря” Бородина — постановки, с которыми театр объездил всю Киргизию, Сибирь…
    Сын Геннадий вырос в театре. Муж Ольги Павловны был скрипачом в оркестре.
    — Спектакли, репетиции, я попала в счастье, — говорит Ольга Павловна. Плюс она еще занималась в балетном классе — чтобы хорошо двигаться на сцене.
    Легкая, стройная, она всю жизнь бегала на высоких каблуках. “Даже в 70 лет, когда мужа хоронила, была на шпильках”.
    Тогда, 10 лет назад, ее юбилей прошел незамеченным.
    — А я еще могла спеть арии из “Аиды”, — сожалеет она. — И ноги не болели, и руки двигались. А сейчас будто полупарализованные. Все Гена делает: на базар, стирает, убирает, готовит. Даже торты умеет печь.
    Охотно верю: еще теплое печенье, которое он подал к чаю, так и таяло во рту.
    Однажды сын ушел на поминки друга. Ольга Павловна встала, упала. Еле доползла до телефона. “Cколько синяков наставила”, — застенчиво улыбается.
    Она никогда не роптала. Отзывчивая, безотказная, одухотворенная, пела за всех солистов, кто ни попросит. “Я жила музыкой”.
    — Вместо восьми спектаклей в месяц получалось 20, — говорит сын.
    Поразительная история. В последние годы в театре Ольга Павловна работала помощником режиссера. Однажды ее вызвали на работу. “Хорошо, ответила она, вот только последний кулич в духовку посажу”. Дело было перед Пасхой, она весь театр снабжала куличами: очень угощать любит. Но выяснилось, надо петь в спектакле. Да еще без подготовки! Уже через два часа! И это человеку, который не пел уже лет пять.
    — Я схватила клавир. Пришла с корабля на бал: меня успели только одеть…
    — Но вы как–то распевались эти пять лет? Были в форме?
    — Ну, ко мне приходили заниматься девочки (солистки оперы. — Авт.). Я с ними пела. После этого еще два раза выступала в “Чио–Чио–сан”. Меня поздравляли.
    Давным–давно в театре говорили: дадут звание заслуженный артист Мартиросовой, Мнацакановой и Суслову. Все не давали. Но однажды приехал на гастроли Павел Лисициан, знаменитый баритон, народный артист СССР. И предупредил начальство: не дадите, мол, “заслуги” этим двум дурочкам, которые не знают армянского языка, я их заберу к себе, они выучат язык и будут у меня работать. Через несколько дней звание дали!
    — Этого ждали в театре. Балет весь выскочил и стали меня подбрасывать, поздравлять, — смеется.
    За нее болели. Она спела больше 30 премьер. Но даже когда еще не была “заслуженная”, имела имя: Мартиросова, — это звучало. Но записи ее голоса нет ни одной!. Может быть, потому не увековечили, что нет у нее высшего образования — только Куренкеевское училище? Этим упрекали. Из–за этого “доброжелатели” и “убрали” из оперной студии, где она преподавала, и даже из театра, с помрежей.
    — Публика никогда не спрашивала, по какому праву я пою без высшего образования, приходила слушать. Но я ни на кого не в обиде. Мое время было прекрасное. Творчество, дом, подруги — Марьям Махмутова, Бибисара Бейшеналиева. Не думали, что завтра будем кушать, могли в отпуск поехать. Денег хватало. Это сейчас 1600 сомов пенсии получаю с надбавкой бакиевской. Так хотелось грибов, а не купишь, дорого. Даже письмо единственной тете отправить — жива ли? — не всегда получается: конверты недешевы.
    На стене квартиры — портрет Бакиева: “Мы за него голосовали, на него надеемся”, — говорят мать и сын. Еще в 1999 году в интервью со мной Ольга Павловна поделилась мечтой, чтобы пришли к власти — “в труппе и в республике — люди, которые понимают в музыке. Чтобы возродили искусство”.
    Пока поводов для огорчения хватает: и театр надо поднимать, и жить страшно, и птиц не стало в городе, и деревья вырубают…
    — А ведь здесь рай был: зелень, соловьи пели, кукушек слышали. Мы с Геной птиц кормили. Теперь не прилетают. У нас в подъезде ласточка жила, какой–то мальчишка гнездо разбил, птенчики мертвые лежали. Я так плакала…
    — А свое здоровье вас интересует? Вы обращались к врачу?
    — Нет, не обращалась. Я сама себя лечу. Чем? Тем, что никогда не унываю. Когда бы кто ко мне ни пришел, меня не видят злой или недовольной. И с людьми я не могу ругаться.
    Недаром в театре о ней говорили: ударь ее по одной щеке, она подставит другую. Но, может, это и спасает?
    — Ольга Павловна, а куда вы дели фортепиано, ваш верный “Циммерман”?
    — Из–за денег пришлось продать, совсем недорого. И то вырученную сумму я отдала ученице, чтобы поехала в Москву поступать. Не поступила, работает. И высылает мне по 50 рублей. Потом другой инструмент взяла, отдала девочке, она очень хотела заниматься музыкой. Теперь уроков нет. Да и как играть? Сейчас я еще как–то двигаю кистями немножко, — шевелит пальцами. — А то вообще не могла.
    — Как проводите время? Помнится, вы говорили, что сериалы смотрите?
    — А что мне остается? — смеется. — Там хотя бы побеждает добро. И канал “Культура” смотрим обязательно. Культура — это для нас все…
    Зоя Исматулина.
    Фото Владимира Воронина.